— Приступай, — словно плевок, прошептала Данфейт и зажмурилась.
Кимао прикоснулся рукой к ее бедру и погладил нежную кожу. Данфейт сжала свои зубы, чтобы не заплакать. Приятное прикосновение… Как же мерзко осознавать это… Что же у нее осталось от гордости? От ее личности? От убеждений и взглядов? Это?! Удовольствие от насилия, которое он собирался совершить?
Кимао снова погладил ее и развел ноги шире. Его рука скользнула вперед и она заревела снова, потому что и это ей понравилось.
— Я никогда не понимал, почему при этом нужно ставить женщину на колени, — вдруг произнес он. — А сейчас понимаю, — прошептал Кимао и Данфейт закричала, припадая головой к траве и вжимаясь в нее.
Его язык, ласкающий… Его дыхание там, стало так горячо… Его поцелуй и снова язык, от движений которого вся она начала плавится…
Так много обычаев, так много культур. Одни ставят на колени, чтобы изнасиловать и причинить боль, а другие, чтобы исполнить обряд и доставить наслаждение человеку, без которого не хотят больше жить. Зависимость не может быть удобной, и "мужчина на коленях" — это тот, кто должен преклониться еще ниже перед той, которую любит.
Он обхватил ее бедра руками и снова прижался к влажной плоти, продолжая свои ласки с самого начала. Мысли Данфейт о нем и том, что он делает, сменились тихим стоном. Он ощущал ее удовольствие, словно свое собственное… Странно испытывать все это, но по-другому уже не хочется, нет, совсем не хочется…
Кимао отстранился от нее и, прикоснувшись рукой к ее лону, нашел пальцами ее теплоту. Дани замерла на мгновение, а когда вновь попыталась вздохнуть, почувствовала, как он наполняет ее.
— Кимао, — вырвалось из ее рта, и она согнулась под ним, продолжая всхлипывать.
Кимао наклонился и провел носом вдоль ее спины, оставляя влажные следы на коже от своих поцелуев.
— Разве, я царапаю тебя? — прошептал Кимао, целуя ее за ушком и проводя ланью по напряженному животу. — Разве я дергаю тебя за волосы? — вновь спросил он, припадая носом к ее затылку и вдыхая аромат сбившихся волос, продолжая двигаться в ней и с каждым новым движением хватать воздух ртом. — Разве тебе больно, Данфейт?
— Нет, — прошептала она.
— Мне нравится чувствовать тебя так. А тебе?
— Да…
Он прижал ладонь к ее груди и погладил нежную кожу, а затем, обвив рукой талию, ближе притянул к себе.
Его движения стали более напористыми. Он требовал. Он хотел окунуться в это чувство сам, зная, что единственным источником ее удовольствия является только он.
— Кимао, — жалобно простонала она и выгнулась под ним, но он легонько сжал ее шею и опустил голову, опять прижимая ее к траве.
Она вцепилась пальцами в его колени и подалась ему навстречу. Он ее раздавит. Он ее уничтожит. Он поработит ее, обязательно, потому что с этим наслаждением не имеет смысла бороться, его хочется испытывать вновь и вновь.
— Дани, я больше не могу… — простонал Кимао, перед тем, как она сжалась под ним и с криком приняла его оргазм в себя.
Тяжелое тело придавило ее к земле и у нее не осталось сил на то, чтобы пошевелиться. Она не улыбалась, она не плакала. Ей казалось, что она парит в воздухе, и нет необходимости больше ходить по земле. Она так долго искала свободы. Так много времени она потратила на мысли о ней. Теперь она вновь испытывает это чувство. Это он, что лежал рядом и вжимался носом в ямочку за ее ушком, подарил ей его. Это он сделал ее самой несчастной и, в то же время, самой счастливой сегодня.
— Я бы мог сказать тебе, что люблю, но боюсь, что ты ударишь меня и просто уйдешь. А я не хочу, чтобы ты уходила от меня. Не хочу, слышишь?
Он оторвался от нее и присел, глядя на бледное тело, сжимающееся в комок на траве.
— Иди сюда, — прошептал он и, подхватив ее на руки, усадил себе на колени, прижимая к своей груди, словно ребенка.
Данфейт открыла глаза и, потянув свою руку, прикоснулась пальцами к его щеке.
— Кимао? — позвала она, глядя на него своими раскрасневшимися, отечными глазами.
— Да?
— Скажи мне… Скажи…
— Я люблю тебя. Люблю тебя, — ответил он и наклонился к ее губам.
— Спасибо, — прошептала она, закрывая свои глаза. — Спасибо…
Странное чувство — грусть. Оно не плохое, не хорошее, оно выткано из печали и сожаления, из любви и привязанности, из разочарования и новых надежд. Кимао был сейчас олицетворением этой грусти. Он был ее сожалением, он был ее печалью, он был ее разочарованием в себе. Он олицетворял ее привязанность. Он стал для нее любовью, и все ее надежды теперь были связаны с ним. Кимао — это ее грусть, чувство, от которого хочется бежать, но сил нет, и он опутывает, принуждая глаза становиться влажными, а губы пересыхать.
Кимао убрал прядь волос с ее лица и улыбнулся.
— Это все, что ты хотела мне сказать? — прошептал он, прикасаясь губами к ее носу.
— Не дождешься, зрячий, — пробурчала Данфейт, проваливаясь в сон.
— Я так и подумал, — усмехнулся Кимао, сильнее прижимая ее к себе. — Я так и подумал…
Данфейт распахнула глаза и вцепилась в плечи Кимао.
— Тише, спокойно…
— Сколько я спала? — пробурчала она, пытаясь подняться на ноги.
— Час, не больше. Но руки у меня уже отваливаются, если честно, — ухмыльнулся зрячий и посмотрел на нее, крутящуюся на одном месте в поисках своих вещей.
Кимао потянулся назад, и, схватив ее трусики, протянул ей.
— Ты не их, случайно, ищешь?!
Данфейт посмотрела на зрячего исподлобья, и вцепилась пальцами в черную кружевную ткань.
— Отдай!